Судьбы скрещенье.

СУДЬБЫ СКРЕЩЕНЬЯ.

Сегодня 25 лет моей священнической хиротонии. После Литургии мы отслужили панихиду о рабе Божием Феодоре. Так как 11 ноября день рождения Федора Михайловича Достоевского, с которым в моей жизни связано очень многое. Именно благодаря знакомству с его творчеством начался мой путь ко Христу.
 
Это было совершенно неожиданно. И встреча с Достоевским и поиск веры. С детства я не расставался с книгами, очень любил читать, как почти все тогда. Дома книг у нас вообще не было, какие-то стали появляться только к окончанию моей учебы в школе, поэтому я был записан в 4-х библиотеках. Читал много, запоем, всегда носил книгу с собой, т.к. боялся, что если придется кого-нибудь ждать, будет потеря времени. Чтение мое было вполне предсказуемым – «Библиотека приключений», фантастика, исторические романы и т. д. А вот, то что проходили в школе, я на дух не переносил и даже не открывал толком ни Пушкина, ни Гоголя, ни Толстого, ни кого. То ли все, что было связано со школой вызывало у меня тошноту, то ли мал еще был, а скорее всего и то и другое. Помню на каникулах в деревне у бабушки, где я всегда проводил лето, взял «Хрестоматию для чтения по литературе 9-го класса», собираясь ознакомится со всеми произведениями, так сказать, разом. Не помню, кто там был кроме Достоевского, но его роман запомнил на всю жизнь, точнее ощущение от попытки его прочитать. Стоял жаркий июльский день, прямо как в романе, только я был в деревне, а не в пыльном городе, ребята собирались на речку, а я решил осилить хотя бы страниц десять «Преступления и наказания». Так вот, настолько мой мир, тогда 14-и летнего подростка, зачитывающегося Дюма и Конан-Дойлем, отличался от мира великого романа, что я просто физически не мог в него войти. Но осталась память чего-то тяжелого, душного, неприятного, короче чувство омерзения, которое собственно возникает и у героя романа на первых его страницах. Вот такая эмпатия, которая не привела ни к чему хорошему, т.к. книжку я закрыл, с твердым убеждением, что этого автора я никогда читать не буду, я же нормальный человек. А когда, будучи у друзей в гостях, рассматривая их книжные полки, я с удивлением заметил корешок на котором было написано «Идиот» и спросил кто же автор этого «Идиота», ответ меня уже не удивил.
 
Тем сильнее было мое удивление, когда на одной из лекций, уже в институте на 1-м курсе, мой друг украдкой, очень увлеченно, читал какой-то роман. Удивление было связано с тем, что это был «Подросток» Достоевского, и оно было столь сильно, что я не стал его больше не о чем спрашивать, но случай этот запомнил. Прошел 1-й курс, это было время страстного увлечения Ремарком и Хемингуэем, любовь к которому осталось до сего дня. Летом была практика на геодезическом полигоне под Чеховым. И вот как-то собираясь в дорогу я стоял перед книжной полкой, думая чтобы взять с собой в электричку почитать. Взгляд мой навязчиво притягивала небольшая книжка в мягком переплете из серии «Классики и современники». Это была повесть Ф.М.Достоевского «Униженные и оскорбленные». Мне было 18 лет и названия меня уже не пугали, помня, что мой лучший друг с упоением читал Достоевского, я решил повторить свою попытку войти в его мир и бросил книжку в рюкзак. Опять жаркий июльский полдень, только теперь Курский вокзал, я сажусь в электричку до ст. Лопасня. Открываю книгу и начинаю читать. Я часто об этом рассказываю, т.к. для меня это один из самых мистических моментов моей жизни. Я точно знаю, что вошел в электричку одним человеком, а вышел через полтора часа другим. Что произошло? Не знаю, знаю точно, что произошло это не в ментальной сфере, я не получил какое-то знание, которое меня потрясло и т.д.. Я ясно осознал, что жить так как прежде уже не смогу, я не получил ответов, я был ранен вопросами. Какими? И это мне было не понятно. Просто в сердце поселилась тревога, ощущение, что жизнь таинственна, сложна, что в ней есть смысл и он точно не сводится к тому, чтобы пить портвейн, играть в футбол и посещать лекции. Это, конечно, не значит, что я тут же бросил пить портвейн и играть в футбол, но я стал мучительно искать, сам толком не понимая чего. За следующий год я прочитал почти всего Достоевского, посмотрел в кино экранизации его романов и спектакли в московских театрах, наиболее сильное впечатление тогда на меня произвел фильм Курасавы «Идиот». В какой-то момент мне показалось, что я все нашел. Это было время, когда я увлекся Толстым, прочитав не только его великую прозу, но и публицистику. Но достаточно быстро ригоризм и морализаторство Ясно Полянского старца наскучили, чего-то не хватало в его проповеди, а точнее Кого-то. Того, Кого так любил всю свою жизнь Федор Михайлович.
 
Стоя на эшафоте за мгновение до смерти он интересовался только одним: «А мы там будем со Христом?» Н.Д. Фонвизиной, жене декабриста, подарившей ему на этапе Евангелие, которое он пронес через каторгу и через всю свою жизнь, он писал: «Я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных! И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
 
Эти слова часто не понимают, говорят: «ведь Христос и есть истина». Писал их Фёдор Михайлович в эпоху, когда господствовал позитивизм и рационализм, все проверялось разумом. Вот, например, Толстой спустя годы пишет в своей «Исповеди»: «Я готов был принять всякую веру, только бы она не требовала от меня прямого отрицания разума, которое было бы ложью». Достоевский был плоть от плоти этого мира, «дитя века», но он жаждал верить, потому и пишет, что если мне докажут, что Христос есть прямое отрицание разума, то я лучше останусь со Христом, чем с вашим разумом. Это парадоксальная установка, но это и есть вера. Может быть именно поэтому Достоевский приводит ко Христу и в Его Церковь, а Толстой нет. Может быть эта жажда веры, это стремление преодолеть неверие и сомнение, которые так мучили Достоевского невольно ощущаются всеми кто открывает его книги, заражает его читателей, по крайней мере со мной именно так и было. Вот почему я считаю его моим детоводителем (педагогом) ко Христу. Да, потом много кого еще я повстречал на этом пути и живых, и подобно Федору Михайловичу, наставляющих меня через свои творения.
 
Буквально два слова скажу об одном из таких моих наставников. В субботу на киноклубе мы будем смотреть фильм А.Тарковского «Сталкер». Этот фильм произвел на меня очень сильное впечатление, посмотрел его я именно тогда, когда увлекся Достоевским. Тогда я не сопоставлял творчество Достоевского и Тарковского, просто оба этих великих художника тревожили душу, напоминали, что человек есть тайна и как писал молодой Достоевский своему брату: «только занимаясь этой тайной можно стать человеком». Но вот сейчас я знаю, что Тарковский очень хотел снять фильм или по роману Достоевского или о нем, эти планы приходились как раз на вторую половину 70-х, но ничего не разрешили. Разрешили снимать по книги братьев Стругацких. Работа над сценарием шла тяжелейшая, он переписывался 9 раз, в конце концов от книги почти ничего не осталось, да и фильм переснимался дважды почти целиком. То, что в конце концов получилось мало имеет отношения к Стругацким, но, как мне кажется, имеет непосредственное отношение к Достоевскому. Нет времени писать об этом подробно, но вот, что говорил сам Андрей Тарковский о замысле своего фильма: «Что касается идеи «Сталкера», то её нельзя вербально сформулировать. Говорю тебе лично: это трагедия человека, который хочет верить, хочет заставить себя и других во что-то верить. Для этого он ходит в Зону. Понимаешь? В насквозь прагматическом мире он хочет заставить кого-то во что-то поверить, но у него ничего не получается. Он никому не нужен, и это место – Зона – тоже никому не нужно. То есть фильм о победе материализма…». А в другом интервью он говорит несколько иначе: «Мне важно установить в этом фильме то специфически человеческое, нерастворимое, неразложимое, что кристаллизуется в душе каждого и составляет его ценность. Ведь при всём том, что внешне герои, казалось бы, терпят фиаско, на самом деле каждый из них обретает нечто неоценимо более важное: веру, ощущение в себе самого главного. Это главное живёт в каждом человеке». Так или иначе, этот фильм именно о вере, о жажде веры (Сталкер) и о главных ее врагах – рационализме и прагматизме (Ученый) и цинизме (Писатель). Кто побеждает в этом столкновении решать зрителю, даже самому автору не до конца понятен ответ.
 
Почему-то именно о вере, о моем поиске веры, который привел меня ровно 25 лет назад к священству в день рождения Ф.М. Достоевского, захотелось вспомнить в этот вечер.