Как стать живым?

Давно замечено, что кино, как и вообще искусство, по своей природе очень психотерапевтично, причем эта терапия обращена не только к зрителю, но и к автору. Собственно, и психотерапевтический процесс почти во всех школах и направлениях современной психотерапии, за исключением классического бихевиоризма, предполагает, что изменения в процессе терапии происходят как с клиентом, так и с терапевтом. Более того, единственный инструмент, которым по большому счету владеет терапевт, это он сам, его личность, и потому то, что с ней происходит, имеет не последнее значение для результата терапии. Поэтому так для нас важны фильмы, где авторы вольно или не вольно заняты такой аутотерапией, пытаясь понять себя, разрешить какие-то свои вопросы, а не просто что-то нам рассказать или чему-то научить.
 
В истории кино мы встречаем немало таких фильмов, многие из них просто шедевры, стоит вспомнить хотя бы «Зеркало» Тарковского, «Амаркорд» Феллини, «Фанни и Александр» Бергмана, где автор продевает эту работу над собой, конечно же, обращаясь к своему детству, чтобы рассказать нам о самом важном.

А что самое важное?
 
«Познай самого себя».
 
Кто я? Кто я на самом деле, а не по паспорту или трудовой книжке? Как я живу? Да и живу ли я? Я живой?

Когда эти вопросы нас не мучают? Тогда, когда мы уже мертвы или спим. И то и другое состояние возможно, как известно, при самом что не на есть прекрасном физическом здравии, а еще …в детстве. Собственно, детство и заканчивается тогда, когда к нам приходит вопрос — кто я? А жизнь, заметим, замирает или умирает (засыпает), когда эти вопросы нас уже не волнуют. И потому взрослые дяди и тети, пытаясь найти ответы и понять себя, так часто возвращаются в свое детство, как в потерянный рай, именно это делает в своей новой картине «Одесса» Валерий Тодоровский.
 
«Одесса» — фильм очень личный и во многом исповедальный. Мне он очень понравился, хотя это далеко не шедевр и в анналы мировой классики он точно не войдет. Если захотеть предъявлять претензии, сделать это будет не сложно, но мне это не интересно и не только потому, что Валерий Петрович Тодоровский мне очень симпатичен, и его фильмы я люблю, но и потому, что то, что в этом фильме получилось, намного важнее того, что получилось не очень. Одна из претензий могла бы быть в том, что фильм, хотя и очень жестко связан местом и временем, не оставляет ощущение целостности. Он как бы разбит на несколько историй, как это бывает в сериале, но что хорошо для сериала, не очень хорошо для полнометражного кино. Потому и заметка моя будет не очень связная. Какой фильм, такой и отклик.
 
Я уже недавно писал, что Тодоровский — это режиссер одной темы. Начиная с первого своего фильма «Любовь» (1991), который по большому счету открыл нам Евгения Миронова, до сего дня, он снимает только про любовь. Да, и в «Стилягах», и в «Оттепели» есть еще время, эпоха, характеры, конечно все это есть и в «Одессе», но все это — фон. Важный, прописанный с любовью, талантливо, очень подробно, но это — лишь полотно, на котором разыгрывается главная драма.
 
Почему драма? Потому что для Тодоровского, как и для Бунина, любовь есть ценность абсолютная и безусловная, но недостижимая, точнее неуловимая, а еще точнее, неудержимая. К ней можно прикоснуться, ей можно обжечься, но нельзя положить в карман. Но, главное даже не это, главное, что, прикоснувшись к ней, человек становится другим. Любовь как элексир жизни — придумано не Буниным и тем более не Тодоровским, но именно это пытается сказать режиссер в истории запретной и так и оставшейся нереализованной любви Бориса и 15-ти летней Иры. «Я с ней живой!» — кричит Борис непонятно кому, скорее всего, самому себе.
 
И как «Солнечный удар» Бунина — совсем не про обыкновенный адюльтер, так и эта «скандальная» история любви московского журналиста с вечно усталым и полуживым лицом (уверен, Евгению Цыганову не пришлось долго репетировать) — совсем не про педофилию или «седина в бороду, бес в ребро» (при желании, даже небольшом, все это можно увидеть, спору нет), а про то, как стать живым хоть на мгновение. Как мне кажется, Тодоровский не решился оставить только эту линию, безусловно, для него важную. Может, потому что прекрасно понимал, какова была бы реакция публики, если бы больше в фильме ничего не было. Я думаю, такое кино просто бы рисковало не получить у нас прокатное удостоверение. Впрочем, и история одесской коммуналки, еврейской семьи нескольких поколений, несомненно ему дорога, хотя и не автобиографична. Он мечтал снять фильм про Одессу и в Одессе, где прошло его детство. В Одессу его не пустили, но фильм получился.
 
Фильм, как говорит он сам, «про детство, про первые ощущения. Про живых людей. Про то, какие они жалкие, злые, обидчивые, трусливые, потом вдруг смелые. Это про семью. Они могут перегрызть друг друг глотки, потом плакать и просить о прощении, потом предать, а потом спасти. И про время, которое уже ушло. Про мир, которого уже нет, про СССР. Наш фильм про Одессу, которой больше нет».
 
Про живых людей, которых надо было объединить не только одесским двориком, одесским юмором, родственными связями, но и чем-то еще.
 
Этим «еще» и стала тема жизни. Жизни как свободы. Свободы от лжи, страха, лицемерия. Жизни, которая буквально на наших глазах пробивается, у кого-то очень бурно и драматично, как у героев блистательных Леонида Ярмольника и Ирины Розановой, у кого-то страшно и опасно, как у героя Евгения Цыганова, у кого-то робко, но верно, а кого-то только оставляя надежду, что это возможно пусть не сейчас. Пробивается благодаря правде, которая говорится, как бы не было больно, и которая заразительна и желанна не менее, чем ложь, к которой так все привыкли и которая так удобна и безопасна.
 
Жизнь жительствует, она побеждает, не смотря на… холеру, да хоть и чуму!
 
Это фильм про то, как хорошие, симпатичные по-своему, но живущие скорее по инерции люди смогли, как сказал автор, «остановится и заглянуть в себя».
 
И я уверен, что работа над этим фильмом дала такую возможность и Валерию Тодоровскому. Есть такая возможность и у нас.

Публикация о. Вячеслава Перевезенцева
от 22 октября 2019 года на www.facebook.com