Дневник о.Вячеслава Перевезенцева.
Интересная и, главное, очень важная дискуссия состоялась на днях между Александром Щипковым, главным на сегодня официальным антилиберальным рупором нашей церкви, и Андреем Шишковым, научным сотрудником секретариата Синодальной библейско-богословской комиссии Русской Православной Церкви.
Здесь ответ Андрея с его страницы в фейсбуке, Щипкову, который я полностью разделяю:
«Первый заместитель председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Александр Щипков отреагировал на мое интервью в «Фоме» в своей телепрограмме и на странице в фейсбуке.
Я благодарен Александру Владимировичу за интерес к этому интервью и рекомендации телезрителям телеканала «Спас» его прочесть. Но в целях дискуссии хотел бы прокомментировать его замечания, поскольку считаю, что некоторые моменты было бы полезно прояснить.
Щипков пишет, что я не рекомендую Церкви напрямую выходить в публичное пространство с религиозными высказываниями, но это не так. Наоборот, я здесь полностью согласен с Юргеном Хабермасом, верующие могут и должны участвовать в общественной дискуссии по значимым вопросам. Однако, они должны проделать для этого определенную работу: выполнить перевод своей религиозной аргументации на общий (а не универсальный, как пишет Щипков) язык. Общий язык — это не секулярный язык. Напротив, — это язык, который вырабатывается в процессе взаимообучающего диалога между светскими и религиозными гражданами (так у Хабермаса). Перевод не означает упрощения — это всегда отдельная творческая задача: передать смысл на ином языке.
Если верующие хотят участвовать в диалоге, им с неизбежностью придется провести эту работу по переводу, хотя бы для того, чтобы быть понятыми. Если же они выходят в публичное пространство, требуя от другой стороны принимать их религиозный язык без перевода, то это с неизбежностью приводит к конфронтации. Такая стратегия в науке получила название «культурных войн» (culture wars). Конечно, и на другой стороне есть подобного рода фундаментализм (например, т.н. «новые атеисты»), к нему применимо все то же самое.
Отмечу, что сама установка на различение «религиозного» и «секулярного» языков и запрет на их смешивание вполне соответствует секулярной парадигме и помогает, как говорит Джон Милбанк, «надзору за возвышенным». А значит те, кто стремится держать «религиозный» язык «в чистоте» или предлагает переводить с секулярного языка на религиозный, в той или иной мере способствуют секуляризации.
Традиция «перевода» имеет давнюю историю в христианстве. Апостол Павел, выступая в афинском Ареопаге, переводил евангельскую весть на язык аудитории, перед которой выступал. С эллинами говорил как эллин, с иудеями — как иудей. То же самое можно сказать и про христианских апологетов разных веков. Все они не боялись переводить религиозные смыслы на язык иноверного или инокультурного для них большинства. И «религиозное мировоззрение» верующих от этого не страдало. В современной истории русского православия главные примеры такого перевода — это документы социальной доктрины Русской православной церкви (в первую очередь «Основы социальной концепции» и «Основы учения о свободе, достоинстве и правах человека»). В терминах Щипкова эти документы должны быть названы «секуляризацией религиозного мировоззрения» и «либерал-православным взглядом на миссию богословия».
Богословская дисциплина, которая занимается общественно-политической апологетикой христианства, называется публичной теологией. Ее цель показать обществу значимость и политический потенциал религии. Публичная теология, как правило, работает из позиции меньшинства, коим православные в России и являются.
В публичной теологии существует две стратегии разговаривать с обществом, которые кардинально отличаются друг от друга. Первая стратегия нацелена на достижение общественного консенсуса. Она вполне соответствует тому, о чем говорит Хабермас и предлагаю я. Щипков применительно к нашему контексту называет ее «либерал-православием». Вторая стратегия — это уже упомянутая выше стратегия культурных войн. Здесь верующие требуют от секулярных граждан принимать их религиозный язык без перевода, таким как он есть, и идут на конфликт со своими оппонентами.
Но проблема в том, что стратегия культурных войн направлена на общественный раскол, а не на общее благо. И довольно странно, что такой убежденный государственник как Щипков отвергает стратегию, приводящую к общественному консенсусу, и, фактически, открывает дорогу стратегии, которая приводит к общественному расколу. К сожалению, многие церковные деятели, как в центре, так и в регионах предпочитают вторую стратегию, но она — заведомо проигрышная (история в Екатеринбурге это хорошо показала). Возможно, они просто не знают иного способа говорить с обществом. Ярким примером такого деятеля был и остается экс-глава ОВЦО отец Всеволод Чаплин.
Таким образом, цель «либерал-православия» заключается не в том, чтобы секуляризировать религиозное мировоззрение, а в том, чтобы позиция православных граждан была услышана и понята обществом, где эти граждане составляют меньшинство. Православные должны вносить вклад в общее благо политической нации, а не быть виновниками общественных расколов. Но для этого еще многому придется научиться — в первую очередь разговаривать с обществом с позиции заинтересованного участника общественной дискуссии, а не с позиции маргинала, ищущего на кого бы обидеться».
И к этому же разговору, как мне кажется, — очень уместные слова о. Андрея Кураева, которым уже лет 10-15…
«…В этой связи для меня особенно ощутимо различие между евангельским началом христианства и, скажем так, исторически сложившимся образом православной жизни. Евангельская символика помещает святыню в грязь, надеясь на то, что грязь освятится, а не боясь того, что святыня осквернится. Царство Божие (!!!) уподобляется дрожжам, бросаемым в тесто, зерну, брошенному в землю, кладу, зарытому в поле. В неводе рыбы ценные и сорные, на том же самом церковном поле предполагается, что будут расти и сорняки, и пшеница.
То есть нечто святое, чистое, хорошее, бросается в негожее место, втаптывается в грязь. Но зато эта грязь преображается.
Человек, несведущий в агрономии, мог бы возмутиться картиной сева: казалось бы, добротные и вкусные вещи крестьянин разбрасывает, затаптывает в грязь, обрекает на гниение! Христос пришел в мир, о котором заранее знал, что большинство в нем будет радоваться Его распятию, и лишь численно ничтожное меньшинство расслышит Его слова. А апостолов Христос посылает во враждебный мир, как овец посреди волков. Все притчи о Царстве Небесном связаны с тем, что что-то светлое входит во тьму, чтобы ее преодолеть. Свет во тьме светит. Слово Божие пришло к проституткам и гаишникам (так на языке сегодняшних реалий будет звучать церковнославянская и оттого завышенная формула «блудники и мытари»).
А вот в историческом развитии Православия возобладала противоположная тенденция: изымать святыню из мирского контекста, выковыривать свет из тьмы и класть на сохранение в позолоченный ларец. Чем дальше — тем более нарастала потребность спрятать святыню от «нечистых рук». Все выше становятся иконостасы. Усложняется путь к церковному Таинству (чтобы оно было редким, чтобы обязательно соблюсти какую-то технологию, прежде чем к нему прикоснуться). Наиболее ярко эта перемена видна на многих иконах, где святитель, скажем, держит Евангелие не рукою, а подложив платочек. Оказывается, что нельзя прямо прикоснуться к Евангелию, обязательно нужен какой-то посредник. Значит, человек (даже рукоположенный и даже святой) воспринимается как источник профанации, искажения. Ты не тот, кто нуждается, чтобы святыня пришла к тебе такому, какой ты есть, — грязненькому и черненькому. Нет, напротив. Ты тот, кто угрожает святыне. Человек воспринимается как источник скверны. Он угрожает святыне, и святыню надо спасать от него. Это, конечно, радикальная антимиссионерская установка, ведь евангельский пафос совсем другой — святыня приходит, чтобы спасти меня.
Это совершенно разные установки: святыня как лекарство для больных — и больной как угроза для лекарства. Но именно последняя психология господствует в наших приходах…
А потом миссионерский дух сменился охранительским. Хорошо, что этот дух появился. Его появление означало, что есть что охранять и беречь. Несуществующее сокровище не берегут. Плохо, что этот дух стал почти единственным, нормативно-православным. Плохо, что миссионерское поведение стало расцениваться (не в официальных документах, а на уровне приходских и монастырских пересудов) как «девиантное поведение», как нечто дающее повод к подозрениям и возмущениям.
Плохо, что и прицерковленные чиновники усвоили это дух, при этом путая консерватизм с консервами. К примеру, в марте 2003 года в Тамбове был съезд православной молодежи, и один госчиновник из областного аппарата сказал речь, где была фраза, которая меня просто ошарашила: «Наша Православная Церковь всегда цементировала наш народ».
Боже, ну что за манера все живое цементом заливать! Я-то всегда считал, что цементированием народа занимается сицилийская мафия. Христос же уподоблял Церковь не цементу, а дрожжам, которые заставляют тесто бродить, дышать! Она — революционный элемент, элемент брожения, закваска, которая бросается в тесто…»
Дневник о. Вячеслава Перевезенцева
от 5 июля 2019 года на www.facebook.com
А вчера еще, были дважды в гостях. Сначала нас пригласил к себе архиепископ Тихон, Подольский, управляющий Берлинско-Германской епархией. Здесь у него в Мюнхене, небольшой очень уютный домик, который в свое время,лет 60 назад устроил митрополит Ириней (Зуземель). В этом июле будет 100 лет с его рождения и 20 лет кончины.
С 1960 г. тут открыт православный Крестовоздвиженский храм. Очень маленький, прям пещерный, переделанный из гаража, как это часто бывало у православных в эмиграции.
Надеюсь на Петра и Павла быть в нем на литургии.
С владыкой Тихоном мы оказывается учились в одно время в семинарии. Он поступил чуть раньше, а заканчивали вместе в 1991 году, но учились в разных классах и я его не помню.
Очень хорошо, не спеша поговорили, вместе с о. Николаем Забеличем, который собственно и живет в этом доме.
Вся их забота сейчас здесь в Мюнхене — построить храм, так как Крестовоздвиженский очень мал, Воскресенский побольше, но это аренда помещения у католиков 3 раза в месяц. Есть еще храм Новомучеников и монастырь прав. Иова у РПЦЗ, но православных сейчас в Баварии много и свой храм очень нужен. Земля уже есть, это очень большое дело, но чтобы начать строительство нужна сумма целиком, а это большие деньги. Владыко думает строить небольшую деревянную церковь, а уж потом храм, проект которого уже готов.
Короче, проблемы очень схожие, что и у нас.
А уже вечером были в гостях у прихожан о. Николая, котрые любезно нам предоставили жилье в Мюнхене. Замечательная семья, 5 детей, люди очень светлые, воцерковленные, Поют на клиросе, очень любят Россию.
Дневник о. Вячеслава Перевезенцева
от 5 июля 2019 года на www.facebook.com