Трагедия Октября. Попытка христианского осмысления

«Были бы братья, будет и братство»
^{Ф.М. Достоевский.}
«Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни,
что лучшие и прочнейшие изменения суть те,
которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений».
^{А.С. Пушкин.}

«Нельзя так жить, как мы живём!» «Да разве так должны мы жить!» «Надо, обязательно надо что-то изменить в нашей жизни!» Такие и подобные им чувства и порывы знакомы едва ли не каждой человеческой душе. И это нормальные, вполне здоровые порывы. Жаль, что за ними у большинства никаких действий и поступков не совершается, происходит так, как с горечью сказал Н. А. Некрасов:

Тем не менее, всегда находились и те, кому удавалось не только тосковать и мечтать о подлинной, здоровой и свободной жизни, но решительно предпринять что-то для того, чтобы такая жизнь наступила. И как же по-разному действовали и действуют люди, переживающие такие «души прекрасные порывы»! Кто-то уходит в пустынь или монастырь, чтобы по-настоящему встретиться с Тем, в Чьих руках и жизнь и смерть, Кто есть Альфа и Омега, Кто Один может дать подлинные ответы на любые вопросы, которые задает жаждущая правды душа. Кто-то без остатка отдает себя служению людям, науке, искусству. А кто-то убежден, что невозможно изменить эту жизнь к лучшему, если не взять в руки оружие и не пролить кровь тех, кто, как им думается, стоит на пути к этой достойной и прекрасной жизни. Такие попытки, называемые революциями, совершались в человеческой истории неоднократно. И всегда они завершались неудачей. И вот в октябре 1917 года впервые в истории революция победила. Люди, провозгласившие прекрасные лозунги, – «Мир народам! Земля крестьянам! Фабрики и заводы рабочим!» – сумели прийти к власти и получить реальную возможность построить ту самую новую жизнь, о которой так мечтали предыдущие поколения революционеров. Что из этого вышло, сегодня оценивается разными людьми по-разному.
 
Автор этого доклада принадлежит к поколению, детство и ранняя юность которого проходили в обществе, в котором в иерархии различных ценностей высшей провозглашалась Великая Октябрьская социалистическая революция. Это событие однозначно считалось самым великим и драгоценным во всей мировой истории человечества. Государство делало все, чтобы вложить в сознание и сердца своих граждан убежденность в том, что не было и нет ничего прекраснее и дороже, чем революция.

Эти слова Маяковского выражают суть всей идеологической работы с умами и душами советских людей на протяжении семи десятилетий. На это работали названия городов, улиц и станций метро, фильмы, песни, книги, государственные праздники и демонстрации. И работали достаточно успешно. Среди моего ближайшего окружения почти не было никого, кто позволил бы себе усомниться в величии революции и её деятелей. Спорили о Сталине, о современном положении в стране, позволяли себе достаточно дерзкую критику окружающей действительности, в узком кругу рассказывали анекдоты о Брежневе, но сама революция и первые революционеры, особенно Ленин, были вне критики. Во всех безобразиях, которые нельзя было уже не замечать в семидесятые и восьмидесятые, виновата была не революция, а то, что ее прекрасные идеи и цели были извращены неумелыми руководителями. И главная задача, думалось нам, – вернуться к идеалам революции. Одним из ярчайших выражений такого подхода была для нас «Автобиография» Евгения Евтушенко, опубликованная заграницей и читаемая нами в самиздате. Автор с присущим ему талантом красноречиво и жестко обличал сталинизм и многие другие, как ему виделось, извращения ленинских идей и выражал пламенную любовь к самим этим идеям и их творцам. Ни ему, ни тем более нам, не приходила и в голову мысль, что все эти «извращения» не были никакими извращениями, а были самым логичным и последовательным их воплощением. Мы знали о диссидентах, но сочувствия у подавляющего большинства они не вызывали. Говорю не о всех. Были, повторю, и диссиденты и те, кто сочувствовал им, но это были все-таки единицы.
 
Потом все в стране переменилось. Эпоха «гласности» обрушила на нас поток такой информации, что в сознании многих все развернулось в противоположную сторону. Революция стала восприниматься многими как «преступление века», а ее организаторы, понятно, – величайшими преступниками и злодеями. Основания для такой оценки были. Братоубийственная гражданская война. Кровавый красный террор. ГУЛАГ. Разрушение церквей и гонение на веру. Лично для меня годы гласности совпали с обретением веры, крещением, воцерковлением. И, конечно, стали меняться все оценки прошлого и настоящего. Не буду приводить цифры и факты, хорошо сегодня известные всем, знакомство с которыми не могло не поменять радикально всю систему ценностей. Лично мне было достаточно прочитать письмо Ленина Молотову, в котором были такие слова: «Чем больше священников… мы расстреляем, тем лучше…» Думаю, излишне говорить, как может верующий человек, прочитав такое письмо, относиться к его автору.
 
Сегодня, думаю, можно взглянуть на все иначе. Конечно, и речи быть не может о «реабилитации» октябрьского переворота. Но и видеть в нем только злое, усматривать в революции лишь захват в стране власти группой преступных авантюристов и установление бесчеловечной кровавой диктатуры, тоже несправедливо. Думаю, мы имеем дело с трагедией в самом древнем, исконном смысле этого слова.

Сегодня под словом «трагедия» понимают нечто чрезвычайно скорбное. Катастрофы, болезни, несчастья, потери… Все это называют трагическими событиями и обстоятельствами. Но это значение – вторично. Первоначальное же: Трагедия (от нем.Tragödie из лат. tragoedia от др.-греч. τραγωδία) – жанр художественного произведения, предназначенный для постановки на сцене, в котором сюжет приводит персонажей к катастрофическому исходу. Я попытаюсь рассмотреть это понятие в самом древнем смысле, в том, какой вкладывался в него изначально, когда только появились на греческой театральной сцене пьесы, которые стали называть трагедиями, когда мир впервые встретился с бессмертными творениями Софокла, Эсхилла, Еврипида. Наиболее глубокое осмысление этого жанра находим мы в «Поэтике» Аристотеля.
 
Говоря о фабуле трагедии, Аристотель пишет, что «Необходимо… чтобы судьба изменялась в ней не из несчастья в счастье, а наоборот, – из счастья в несчастье, не вследствие порочности, но вследствие большой ошибки лица …скорее лучшего, чем худшего». Подчеркнем – несчастья и катастрофы, о которых рассказывает классическая трагедия, совершаются «не вследствие порочности, но вследствие большой ошибки лица …скорее лучшего, чем худшего».
 
О самих виновниках трагических событий Аристотель говорит следующее: «Что же касается характеров, то существуют четыре пункта, которые должно иметь в виду: первый и самый важный – чтобы они были благородны. Действующее лицо будет иметь характер вообще, если, как было сказано, в речи или действии обнаружит какое-либо направление воли, каково бы оно ни было: но этот характер будет благородным, если обнаружит благородное направление воли». Итак: трагедия – это, по мысли Аристотеля, некое несчастье, совершившееся по вине людей благородных и имевших благородные цели, но совершивших некую ошибку. Именно эта ошибка – в центре трагедии. Только эти условия сочинения трагедии способны вызвать у зрителя сострадание и очищение, что и стремится сделать подлинная трагедия. В противном случае несчастья и скорби, представленные в произведении, вызовут возмущение или даже злорадство.
 
Так, повторим, говорит Аристотель о трагедии как о литературном жанре. Величайшие трагедии, такие как «Эдип царь», «Отелло», «Король Лир» и многие другие построены точно по этим законам. Драматические произведения пишут писатели и поэты. Но порой история предлагает нам события, которые тоже построены по этим же правилам. Октябрьская революция – одно из таких событий. Мы не говорили бы о трагедии октября, если бы в семнадцатом году группа негодяев и злодеев совершила государственный переворот с целью захвата власти. Но в том-то и трагичность, что многие революционеры не были негодяями и злодеями, а были достойнейшими людьми по своим личным нравственным качествам, и руководствовались они не властолюбием и алчностью, а очень даже возвышенными и благородными целями.

Каковы же цели, каковы причины, побуждавшие революционеров и их предшественников, начиная с Радищева, продолжая декабристами, Герценом, разночинцами-народниками, словом всеми теми, кого лидеры нашей революции считали своими предтечами?
 
Помню, в конце семидесятых, мы спорили с одним очень диссидентски настроенным человеком. Спорили о том, какое человеческое чувство побуждает людей идти в революцию. Он утверждал, что в основе ее самое гнусное чувство – ЗАВИСТЬ. Бедные завидуют богатым и зависть толкает их, пользуясь выражением булгаковского Шарикова, «отнять и поделить». Я тогда еще относился к революции положительно и возражал, что, напротив, революционерами движет самое прекрасное чувство – СОСТРАДАНИЕ. Действительно, есть ли более полярно-противоположные вещи, чем зависть и сострадание! Кто же прав? Сегодня думаю, что правы были мы оба. Сострадание и зависть, подлость и благородство, жестокость и милосердие, властолюбие и самопожертвование – все это мы встречаем среди тех, кого одни называют рыцарями революции, другие – разбойниками и демонами.
Начнём с того, что революция 17-го года родилась не на пустом месте. Список «предтеч» мы уже назвали. Вождь нашей революции, В.И. Ленин, первым русским революционером назвал Радищева. И хотя немного найдется тех, кто осилил чтение «Путешествия из Петербурга в Москву» от начала до конца, всем учившимся в советской школе известна цитата из этого произведения: «Я ВЗГЛЯНУЛ ОКРЕСТ МЕНЯ – ДУША МОЯ СТРАДАНИЯМИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА УЯЗВЛЕНА СТАЛА». И, согласитесь, такие слова не могут не вызывать огромного уважения, как бы мы ни относились к революционным идеям. Трудно не восхититься человеком, имевшим все необходимое для комфортной, почетной жизни, но выбравшим вместо этого каторгу и ссылку за то, что не только сострадал несчастным и обездоленным, но осмелился громко протестовать против того, что вызывало его сострадание. Не сомневаюсь, что в каждом поколении революционеров были те, кто переживал нечто подобное.

О том, что «так жить нельзя», думали и писали многие. Но ведь подлинный революционер – тот, кто уверен, что знает не только, как «НЕЛЬЗЯ», но и то, как «МОЖНО И НУЖНО», видит не только то, что необходимо разрушить, но и то, что должно на месте разрушенного построить. Каковы же виделись цели? Они, конечно, были прекрасны. Радостная и счастливая жизнь, где все по справедливости, где нет места никакой неправде, нужде, неравенству…Конечная: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям». А промежуточная, та, которую, считалось, мы в советские годы уже достигли: «От каждого – по способностям, каждому – по труду».
 
Литература знает немало утопий, авторы которых пытались изобразить идеал той жизни, к которой стоит стремиться всеми силами. Один из наиболее ярких примеров такой утопии – «Четвертый сон Веры Павловны» в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать». Именно этот отрывок вспоминается прежде всего потому, что роман оказал огромнейшее влияние на главнейшего лидера нашей революции, В.И. Ленина, признававшегося, что книга «перепахала» его. Все, кто читал «Что делать», помнят тот хрустальный дворец, в котором счастливо живут люди будущего. Этот дворец стоит среди богатых садов и тучных нив, царства вечной весны, лета и радости. Такими великолепными дворцами в шахматном порядке покрыта вся преображенная освобожденным трудом Земля – планета «новых людей». Здесь счастливой жизнью живут вместе люди прекрасного будущего. Отсюда с песнями уходят на работу, с песнями же возвращаются, вместе обедают, веселятся. Чернышевский заканчивает свое описание этого «рая» возвышенными словами, звучащими, как стихотворение в прозе: «…ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести».
 
Не будем сейчас говорить об утопичности нарисованной Н.Г.Чернышевским картины. Представим себе, что никакая это не утопия, а вполне реальная картина возможного будущего. Допустим, что все это удалось бы воплотить. Уверены ли мы, что, окажись среди обитателей этого дворца, были бы по-настоящему счастливы?
 
Один из самых едких протестов против такого будущего вкладывает в уста своего «человека из подполья» Федор Михайлович Достоевский. И хотя герой «Записок из подполья», конечно, не тождествен автору произведения, но его отношение к описанному Чернышевским социалистическому раю очень тонко предсказывает, как поведет себя в таком раю не идеализированный, а реальный человек. «Вы верите в хрустальное здание, навеки нерушимое, то есть в такое, которому нельзя будет ни языка украдкой выставить, ни кукиша в кармане показать. Ну, а я, может быть, потому-то и боюсь этого здания, что оно хрустальное и навеки нерушимое и что нельзя будет даже и украдкой языка ему выставить».
 
«Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет: так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, об которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно оттого, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода… Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, – вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо – одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела.»

(Записки из подполья. 7)

Владимир Соловьев писал, что Достоевский «слишком хорошо знал все глубины человеческого падения; он знал, что злоба и безумие составляют основу нашей извращенной природы и что если принимать это извращение за норму, то нельзя прийти ни к чему, кроме насилия и хаоса. Пока темная основа нашей природы, злая в своем исключительном эгоизме и безумная в своем стремлении осуществить этот эгоизм, все отнести к себе и все определить собою, – пока эта темная основа у нас налицо – не обращена – и этот первородный грех не сокрушен, до тех пор невозможно для нас никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеет разумного смысла. Представьте себе толпу людей, слепых, глухих, увечных, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела, а пока вы выдаете себя за здоровых, для вас нет исцеления».

(Соловьев 1911-1913, 210)

Продолжая разговор о Достоевском, его пророческих прозрениях, скажем, что он не хуже революционеров знал и видел неправду той жизни, которая была вокруг. И описал ее во многих произведениях. О том, что «так жить нельзя» вопиют многие страницы его книг. «А пламень растления умножается даже видимо, ежечасно, сверху идет. Наступает и в народе уединение: начинаются кулаки и мироеды; уже купец всё больше и больше желает почестей, стремится показать себя образованным, образования не имея нимало, а для сего гнусно пренебрегает древним обычаем и стыдится даже веры отцов. Ездит ко князьям, а всего-то сам мужик порченый. Народ загноился от пьянства и не может уже отстать от него. А сколько жестокости к семье, к жене, к детям даже; от пьянства всё. Видал я на фабриках десятилетних даже детей: хилых, чахлых, согбенных и уже развратных. Душная палата, стучащая машина, весь божий день работы, развратные слова и вино, вино, а то ли надо душе такого малого еще дитяти?»

(«Братья Карамазовы»)

Со многими из современных ему сторонников революции он был хорошо знаком и относился к ним с уважением. Что говорить, если и сам он был приговорен к расстрелу, замененному каторгой и ссылкой, за участие в революционном кружке петрашевцев. И пребывание на каторге помогло ему понять, что причина зла не только и не столько в неправильном устройстве общества, сколько в неправильном устроении человека. Революционеры были уверены, что с переменой общественного строя переменится и человек, что не будет больше места ни воровству, ни убийствам ни другим преступлениям, на которые толкает человека нужда. Общаясь на каторге с преступниками, Ф.М. Достоевский не мог не увидеть, что очень немногих из них толкнула на преступление нужда и несправедливое общество. Чаще всего причина была в человеческом сердце, устроение которого едва ли переменится под влиянием социальных перемен. Достоевский, повторим, лично знал многих революционеров-демократов, не мог не уважать искреннего порыва многих из них, личного благородства, готовности к самопожертвованию. Но не мог и не предвидеть, какое страшное зло может совершиться на нашей земле, если им удастся свои идеи осуществить. И главную ошибку писатель видел в их атеизме, в том, что свой новый справедливый мир они собираются строить без Христа. Вот некоторые мысли об этом, вложенные в уста старца Зосимы. Старец говорит о социалистах, что «Те вослед науке хотят устроиться справедливо одним умом своим, но уже без Христа, как прежде, и уже провозгласили, что нет преступления, нет уже греха. Да оно и правильно по-ихнему: ибо если нет у тебя Бога, то какое же тогда преступление? В Европе восстает народ на богатых уже силой, и народные вожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его. Но «проклят гнев их, ибо жесток».
 
«Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство…. Были бы братья, будет и братство…»
 
«Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! …Увы, не верьте таковому единению людей. Понимая свободу как приумножение и скорое утоление потребностей искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства».
 
И уже совсем пророчески звучат следующие слова: «Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом».
 
Хочется вспомнить и другого нашего поэта-пророка, А.С. Пушкина. В юные годы и он отдал дань революционным идеям, дружил с декабристами и честно признался в откровенной беседе с императором, что, окажись 14 декабря в Петербурге на Сенатской площади, был бы со своими друзьями. Однако с годами приходит мудрость, а с ней и другой взгляд на вещи. В «Капитанской дочке» читаем: «Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений». А о самой возможной революции в «Пропущенной главе» этой повести, не вошедшей в окончательную редакцию, пишет: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка».
 
Достоевский видел трагичность строителей новой жизни в том, что действуют они «без Христа». Однако попытки «соединить несоединимое» делались и задолго до нашей революции и во время ее. Величие, сила и красота личности Иисуса Христа не могла не покорять сердца даже некоторых революционеров или сочувствующих им. Так на смерть Некрасов посвятил Н.Г. Чернышевскому стихотворение, которое заканчивается такими строками:

И, конечно, все мы помним окончание самой первой поэмы, воспевшей революцию, поэмы А. Блока «Двенадцать»:

Помню, как мы, десятиклассники, во время изучения поэмы, недоумевали от такой неожиданной концовки, и учительница пыталась нам объяснить: Блок верил, что вольно или невольно, сами того не ведая, революционеры делают дело Христово; верил,что Иисус Христос на стороне красногвардейцев. Учителя литературы в те годы говорили: «Александр Блок был сыном своего времени, а нам сегодня уже абсолютно понятно, что Иисусу Христу и коммунистам не по пути. У нас разные дороги». Они были правы. Ошибались только в том, чей путь правильный. Ошибались в том, какой из этих путей ведет в Жизнь, а какой – в тупик.

Извечно происходит на нашей земле борьба между добром и злом. И если произнести такие слова, как «справедливость, свобода, равенство, братство» и спросить, к чему это относится, к добру или злу, любой скажет – Конечно, к добру. И разве не благородно и не возвышенно звучат слова певца революции Николая Островского: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества». Мы в школе учили эти слова наизусть, и они воспринимались нами как кредо подлинного революционера. Я и сейчас не сомневаюсь, что многие революционеры жили и погибали переживая подобные чувства. И это прекрасные чувства! Если так, что же мешает все-таки сегодня христианину считать, что дело революции – дело правое. Один из убедительных ответов для себя я нашел в книге архимандрита Софрония Сахарова «Старец Силуан».
 
«…Старец считал, что … для распознавания добра от зла верным показателем является не столько святая и высокая по своей внешней формулировке цель, сколько средства, избираемые для достижения этой цели…
 
…Всякое зло, совершаемое свободными тварями, по необходимости паразитарно живет на теле добра, ему необходимо найти себе оправдание, предстать облеченным в одежду добра, и нередко высшего добра. Зло всегда неизбежно смешивается с некоторой долей положительного по форме искания, и этой своей стороной «прельщает» человека. Свой положительный аспект зло стремится представить человеку, как ценность настолько важную, что ради достижения ее – дозволены все средства.
 
…Наличие несовершенств в человеческом добре, с одной стороны, и неизбежное наличие доброго предлога во зле – с другой, делает различение добра от зла очень трудным.
 
Старец считал, что зло всегда действует «обманом», прикрываясь добром, но добро для своего осуществления не нуждается в содействии зла, и потому там, где появляются недобрые средства (лукавство, ложь, насилия и подобное), там начинается область чуждая духу Христову. Добро злыми средствами не достигается, и цель не оправдывает средств. «Добро, недобро сделанное, – не есть добро». Это завет нам от Апостолов и от Святых Отцов».
 
Вспоминается рассказ об одном священнике, которого чекисты, арестовав, пытались заставить говорить своим прихожанам, что большевики борются за то же, за что боролся Иисус Христос. «Ведь Он же не хотел, чтобы была несправедливость, нищета! Он же говорил, что все должны быть равны!» Но священник возражал: «Все так, только Он говорил «отдай», а вы – «отбери».
 
Закончить хочу цитатой из того же стихотворения Некрасова, которое цитировал в самом начале:

Прекрасные, возвышенные строки. Знаю, что для многих революционеров они были девизом. Но все меняется, если заменить одно единственное, если, идя в революцию, человек приходит не в стан погибающих, а

Трагедия нашей революции в том, что на деле именно так и вышло.

Доклад на тему: «Трагедия Октября. Попытка христианского осмысления»
был сделан протоиереем Игорем Гагариным,
настоятелем храма св. Иоанна Предтечи с.Ивановское Ногинского района Московской области,
на вечере памяти, посвящённого Новомученикам и Исповедникам Российским
в Большой Гостиной Дома Учёных (г.Черноголовка)