Протоиерей Алексей Уминский

В гостях на Радио «ВЕРА» был был настоятель московского храма Живоначальной Троицы в Хохлах протоиерей Алексей Уминский.
 
Отец Алексей поделился своей историей прихода к вере и выбора священнического пути.
 
Ведущие: Кира Лаврентьева и Константин Мацан.

Источник: «Радио ВЕРА»

Константин Мацан:— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега, Кира Лаврентьева…
 
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
 
Константин Мацан:
— И я, Константин Мацан. И сегодня в этой студии с нами и с вами протоиерей Алексий Уминский, настоятель храма Святой Троицы в Хохлах. Добрый вечер, отец Алексий.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Добрый вечер.
 
Константин Мацан:
— Очень рады у нас в студии вас слышать, не первый раз вы у нас уже в гостях, и нам очень отрадно, что снова вы к нам в гости приходите. Мы сегодня хотим с вами поговорить о вас, о вашем пути к вере и в вере. Не так часто, по моим ощущениям, священников об этом спрашивают. Предполагается, что священник, у него есть набор накопленных знаний, и он дает какие-то мудрые советы. Но мы понимаем, что путь человека к вере и в вере, а уж тем более принятие священства это такой какой-то особый опыт, который может быть актуализирован в жизни каждого верующего или человека, который только ищет Бога. Вот об этом хотелось бы с вами сегодня поговорить. Я с цитаты одной начну, которая меня очень зацепила в одном вашем интервью. Вот такие слова вы произнесли: «Мне дорогих подарков никто не предлагал, но вдруг кто-то скажет: вот, батюшка, вам к юбилею BMV, „шестерка“, решили сделать вам сюрприз, а то вы уже столько лет служите, а ездите непонятно на чем. Что я скажу? Не знаю. Вдруг дрогну, вдруг смалодушничаю, вдруг скажу: ну наконец-то на „бумере“ прокачусь!» А дальше самое для меня главное: «Вдруг тот хиппи, которым я был в юности, во мне умрет, а проснется маленький буржуйчик». Вот так вы сказали в интервью одному журналу. То что вы в юности были хиппи — это своего рода противофаза в приходе к вере или это трамплин к вере?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Думаю, конечно, трамплин.
 
Константин Мацан:
— Как это было, как это случилось?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну трудно мне сейчас сказать, как это случилось. Я свою жизнь как-то там специально себе не рисую, она как складывается у меня, так и складывается и зависит от многих таких сопутствующих факторов, в том числе от тех людей, которых я встречаю на своем пути, тех книг, которые я прочитываю и многого другого. Но надо сказать, что вообще-то моя школьная юность, она складывалась вполне так благочестиво, в рамках таких советских установок. Я был там, скажем так, комсомольским работником перспективным, у меня был такой, в принципе, большой потенциал для того, чтобы продолжить свой путь как такую карьеру функционера, все для этого было. И просто так вот я поступил в институт, и здесь что-то произошло просто само по себе. Вдруг я попал в совершенно другую среду, совершенно других людей и увидел мир совершенно другими глазами. Вот для меня это была какая-то совершенно неожиданная вещь. Потому что из я совершенно такого запрограммированного школьно-комсомольского мира, ну я в такой классической советской семье родился: мама — учитель, папа — инженер, абсолютно такая атеистическая и советская по менталитету семья. Никакого диссидентства, никаких там «шаг вправо, шаг влево» — все устроено, все абсолютно понятно. И вдруг я попадаю в мир, в котором живет другая какая-то свобода, совсем другие представления о человеческих отношениях, о том, что происходит вокруг тебя, и я начинаю знакомиться с людьми, которые поражают меня своей внутренней свободой.
 
Константин Мацан:
— Это они хиппи оказались?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Еще нет. Еще даже не хиппи. Просто люди, которые из другого круга, с другими мыслями. Люди, которые пишут стихи, люди, которые художники и так далее. И вдруг я вижу, что а жить-то можно совсем иначе, и этот мир гораздо интереснее. Я так легко отказался от своих таких вот школьных убеждений, школьных привычек, мне так захотелось выйти в этот мир свободы, в этот мир пофигизма, если можно так сказать, при всем таком жестком советском строе.
 
Константин Мацан:
— В хорошем смысле слова сейчас говоря о пофигизме.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну естественно. Я думаю, что это слово всегда может быть в хорошем смысле. В нем нет другого. И тогда впервые я стал какие-то книги получать, читать, какую-то литературу. Вдруг узнал, что вообще существует какая-то литература, которую читать нельзя, читать опасно. И много-много всего интересного вдруг открылось в моей жизни. Потом вдруг я увидел людей с очень длинными волосами, которые слушали какую-то совершенно офигенную музыку, которые вели себя так, как я вообще представить себе не мог, и на таком уже уровне свободы, что меня просто это опьянило, и я решил узнать, кто эти люди, что они думают, как они живут. И таким образом я вот познакомился с московскими хиппи середины 70-х. Это, наверное, было самое лучшее такое поколение московских хиппи, а потом все это как-то быстро-быстро пошло на спад. И надо сказать, что именно в этой среде эти люди в основном были христианами, ну может быть, нецерковными, но очень искали Христа. Среди них было много разных людей, очень много разных религиозных учений. То есть впервые прозвучала религиозная идея, впервые я задумался о том, что есть какой-то мир религиозный, который для меня все время был таким миром закрытым, немножечко дурно пахнущим, таким, знаете, со старушечьим запахом и какой-то такой пугающий. Пугающий этот мир для меня был, я не любил его. Мне неприятно было, как-то вот не тянуло ни в церковь зайти, ни свечку поставить — ну совершенно не тянуло. Как-то вот, может быть, пару раз с бабушкой, когда мы ходили на кладбище, мы заходили в какую-то церковь, когда мне было там пять-шесть лет, и это у меня оставило…
 
Константин Мацан:
— Хорошие ассоциации.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— И это у меня оставило очень неприятное такое детское ощущение тогда. И еще я помню свою бабушку, которая была верующей и жила в соседней маленькой комнате. Мы жили с родителями, в общем, в очень таких скромных условиях хрущевской двухкомнатной квартиры. И в большой комнате мы жили с папой с мамой, а в маленькой, значит, крестная моего папы, очень набожная старушка. И я над ней ужасно смеялся и забегал к ней в комнату и говорил: бог дурак! бог дурак!
 
Константин Мацан:
— Ничего себе.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Да. Свою такую атеистическую просветительскую работу я проводил уже тогда. А тут оказалось, что мир настолько разнообразен, и что много разных книг интересных, что вообще кто-то такой есть, такой человек по имени Кришнамурти там, понимаете, а еще есть такая Елена Блаватская, а вообще там, знаете, есть такое…
 
Кира Лаврентьева:
— Агни-йога.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Судзуки, который пишет новые книжки про буддизм. И так много всего такого страшно интересного. И сидят вот этих хиппи, слушают там «Doors» и так спокойно, легко рассуждают там о дзен-буддизме там, понимаете, или о Кришнамурти, или говорят там: а ты читал там «Так говорил Заратустра»? Вот так там ксерокс такой подкладывают. И так далее и тому подобное. И это совершенно, конечно, было сногсшибательно, голова кружилась от этого удивительного мира. И в этом мире я впервые в руки получил Евангелие.
 
Константин Мацан:
— Именно там?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Именно там.
 
Константин Мацан:
— А вот это знакомство с Евангелием на фоне вот этой разнообразной религиозности тогда, чем-то Евангелие выделилось, вы помните эту встречу с текстом с этим?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Вы знаете, это была очень интересная встреча. Потому что я вспоминаю до сих пор, это для меня была очень яркая встреча. Потому что я брал Евангелие, конечно, тоже в какой-то такой тусовке, среди хиппи, чтобы что-то красивое сказать…
 
Константин Мацан:
— Блеснуть.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Блеснуть, да, чем-нибудь таким, да, я и стал читать Евангелие. И ну надолго книг тогда не давали, и поэтому надо было быстро все прочесть, за два дня, за две ночи. Ну конечно, до Апостольских Посланий я не дошел, но Четвероевангелие я прочел. И через какое-то время я вдруг был поражен одной такой простой мыслью о том, что вот такую книгу никогда не смог бы сочинить никакой человек. По одной простой причине: потому что все, что там написано, настолько против человека, настолько написано с тем, чтобы не дать человеку никакой возможности благополучной жизни или там удобства какого-то. То есть все против того, что человеку в этом мире приятно, легко и необходимо. Вот все против этого. Человек бы себе обязательно хоть какую-нибудь… оставил место для побега.
 
Кира Лаврентьева:
— Лазеечку.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Лазеечку, да, хоть что-нибудь оставил для себя, чтобы хоть как-то можно было вот это обойти, чтобы можно было как-нибудь придумать и истолковать по-другому или, скажем, вот перевернуть этот смысл в другую какую-то — это может быть с любым религиозным текстом, надо сказать. Тексты поддаются разным-разным толкованиям. А тут вот вообще ничего. Вот никакой лазейки. Очень жесткая, античеловеческая в каком-то смысле книга. И тогда для меня это было открытие. Я вдруг понял, что эта книга действительно не человеческая. Это вот слово Божие. Так это для меня, не сразу я стал это понимать, но меня тогда вот это поразило. И с этого, может быть, какой-то первый такой путь в веру у меня начался.
 
Константин Мацан:
— А ведь это же может поразить и в обратную сторону, что не, ну так жить невозможно!
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Конечно, конечно, так и должно быть. Собственно говоря, слова Христа так и делали.
 
Константин Мацан:
— А как это?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Так люди и уходили. Потому что действительно, ну кто может слышать эти слова? Кто может этому поверить? Кто может принять этого человека вообще за нормального? Понимаете. Либо он обманщик, либо он сумасшедший. Либо Он истинный Бог.
 
Кира Лаврентьева:
— Отец Алексий, а было ли что-то, что вас особенно как-то, что запало в душу из каких-то моментов Евангелия в тот момент?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— В тот момент — я не могу это припомнить, я не могу сказать, что какая-то вот, как у Антония Великого…
 
Кира Лаврентьева:
— Да, да.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Услышал там про богатого юношу и все бросили и пошел. Нет, такого со мной не было. Я не помню каких-то конкретных вещей, которые меня поразили. Но потом уже, конечно, Евангелие стало открываться для меня особенным образом. Но сначала это вот был первый путь понимания о том, Кто с тобой говорил сейчас. Когда ты открывал Евангелие, ты вдруг понимал, Кто с тобой сейчас говорил. Вот этот голос я услышал.
 
Константин Мацан:
— А вы не отвергли его? Как вот вы сказали, что можно же и уйти, и сказать, что эти слова не имеют никакого отношения к жизни.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Нет, я не отверг.
 
Константин Мацан:
— А каким был следующий шаг?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну не было каких-то специально продуманных следующих шагов, нет, жизнь продолжалась.
 
Константин Мацан:
— Ну как сложилось.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Как сложилось, так и сложилось. Через какое-то время я крестился просто. Но это крещение отнюдь не было вхождением в Церковь еще. Это было просто как бы некий знак понимания того, что я христианин, для меня это было важно. И я крестился в 80-м году. На третьем, по-моему, курсе института это было. Ну и с тех пор все-таки я как-то уже пытался что-то читать там, и стал заходить уже в церковь более осмысленно. Для меня стало интересно, что происходит внутри церкви. Появился священник, с которым я мог тогда как-то немного задавать ему свои вопросы. И потом наступил момент, когда на какой-то осенней картошке студенческой мы что-то дурака валяли, и у меня вылез крестик. Это был 5-й курс уже. Вылез крестик, который заметили преподаватели и стали как-то вот, ну почему-то вдруг неожиданно это сильно их возмутило, и пошел такой очень серьезный разговор, с тем чтобы я ну там либо крестик снимал, либо там до выгона из института, в общем-то, все это было. Но как-то вот у меня хватило сил внутренних как-то не сделать не то, и вести себя достаточно правильно. Ну и тогда уже были такие, знаете, времена более…
 
Кира Лаврентьева:
— Лояльные.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Не то чтобы даже лояльные, но очень много все-таки было разговоров о том, что молодые люди ищут веры, об этом шли разговоры. И когда было заседание кафедры, когда решался мой вопрос, одна из преподавательниц, видимо, очень мудрая женщина, сказала: вы знаете, а вы не боитесь, что про Уминского расскажет «Голос Америки»? Он, видите, какой, он наверняка имеет связи с заграницей, наверняка есть друзья-иностранцы. Что действительно было так к этому моменту, у меня были друзья из Пушкинского института, и я с ними прекрасно общался, и скорее всего там органы тоже это прекрасно знали. И вот вдруг они подумали, что, может быть, не надо поднимать…
 
Константин Мацан:
— Себе дороже.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Себе дороже. И вот как «себе дороже» все сошло немножко на тормозах тогда.
 
Кира Лаврентьева:
— В студии «Светлого вечера» протоиерей Алексий Уминский, настоятель храма Живоначальной Троицы в Хохлах. Мы продолжаем наш интересный разговор.
 
Константин Мацан:
— Отец Алексий, вот мы в разговорах о вере часто употребляем выражение: встреча с Богом. А вот то что вы рассказали о встрече с Евангелием, было для вас встречей с Богом? Или все-таки во всей полноте это выражение вы относите к какому-то иному эпизоду жизни?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Думаю, что это случилось позже. Думаю, что это случилось гораздо позже, когда я уже закончил институт. Не с первого, правду сказать, раза. Потому как все-таки жизнь хиппи, как мы уже сказали, предполагает пофигизм. И поэтому вот я не сразу сдал госэкзамены из-за этого самого пофигизма. И так все-таки такая пьянящая свобода тоже дело не всегда созидательное. А иногда, в молодом возрасте особенно, когда нет опыта жизни, когда мозги еще не на месте, много разрушительного несет в том числе. Так и в моей жизни оказалось, когда я, закончив институт, стал работать в школе, и меня эта работа в школе, она меня ну просто убивала. Я терпеть не мог просыпаться по утрам, ехать к первому уроку, преподавать никому не нужный в Бибирево французский язык. Меня все это просто, я думал: как же мне от этого убежать, как же мне все это сбросить с себя? Мне так вот не нравилась эта размеренная и предсказуемая жизнь. И кроме всего прочего, просто в моей жизни стало происходить то, что вот называется словом «кризис», кризис жизни. Вот я вдруг стал понимать, что мне плохо жить, что мне не нравится жить, что все, что я ни делаю, все кончается тупиком. Мои отношения с друзьями кончаются тупиком, мои отношения на работе кончаются тупиком. Я не нахожу никакого удовлетворения в том, что я делаю. Даже в том, что я грешу, мне не доставляет это никакой былой радости, удовольствия, не зажигает, нет. И мне стало так плохо от самого себя, что я просто начал молиться. Вот в тот самый момент, когда мне стало невыносимо плохо от самого себя, я стал молиться. И вот в этот самый момент, я думаю, и произошла моя встреча с Богом. Потому что я вдруг понял, что меня очень хорошо слышат. Что на мой, вот на мою молитву: что делать? как быть? мне плохо! — самую простую молитву (то есть я не стал читать акафисты, утреннее, вечернее правило, дело-то, конечно, до этого не дошло), но я стал молиться, — и я был услышан. И для меня вот это понимание, что я был услышан, отозвалось ответом, я и ответ услышал. Я и ответ услышал. И вот с этого момента начался вот мой путь, во-первых, в церковь по-настоящему, и моя христианская жизнь начала с этого момента складываться. Тогда в моей жизни уже появились через вот то, что я стал ходить и искать в церкви ответы на свои вопросы, появились настоящие друзья-христиане, настоящие христиане. Любимые мною люди, с которыми я до сих пор вместе. И вместе с ними мы стали как-то встречаться вместе, вместе читать Евангелие, вместе обсуждать нашу жизнь духовную и вместе ездить в Псково-Печерский монастырь к отцу Иоанну. И вот так вот, по чуть-чуть, постепенно, понемножечку я вот так вот, как говорят, воцерковился.
 
Кира Лаврентьева:
— Отец Алексий, очень известная история о том, как вы услышали проповедь отца Иоанна Крестьянкина в Псково-Печерском монастыре, и она вас совершенно поразила. А вы помните подробности той проповеди?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Я помню многие проповеди отца Иоанна. Вы знаете, всякий раз, когда я слушал его, выходящего на проповедь, слушал его немножко такой от волнения срывающийся голос, его глаза в очках запотевших, устремленные всегда в высоту, и когда он говорил о Христе, он даже чуть-чуть поднимался на мысочки, когда он произносил имя Христа, он чуть-чуть вставал даже на мысочки — и это производило всегда на меня глубочайшее впечатление. И вот просто в какой-то момент, после какой-то проповеди, я даже не помню, о чем он говорил сейчас, я просто помню, что я уж вышел из храма с совершенно ясным осознанием: я хочу служить Церкви, я хочу быть священником. И все.
 
Кира Лаврентьева:
— Именно в тот момент?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— В тот момент, да.
 
Константин Мацан:
— А вот в интернет-энциклопедии написано, что вас отец Иоанн благословил на священство.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Я ездил к нему, да, специально брать благословение на этот путь.
 
Константин Мацан:
— А об этом можно спросить, а вот что он сказал, благословляя? Ведь это выбор пути, и выбор, ну который в идеале не предполагает обратного шага. Человек на всю жизнь определяет свой путь.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Он не сказал мне каких-то особых слов, поверьте мне. Нет ничего такого, что бы там из того, что он сказал, звучало как гром среди ясного неба. Нет, несколько раз мы с ним общались на эту тему, в том числе и я писал ему письма, и храню его ответы, он говорил просто о том, что пришло время, что вот надо послужить, что время будет сложное. И я потом уже, в своем священстве, несколько раз к нему обращался с какими-то вопросами, потому что было много непонятного, было тяжеловато мне первые годы как-то вот нести это, по-настоящему тяжело, было много непонимания. И он всякий раз очень простыми словами… Вы понимаете, здесь даже было неважно, что он говорил, а было важно, с какой интонацией он это делал, как он смотрел на тебя в этот момент. Само присутствие отца Иоанна в твоей жизни, оно меняло очень многое. Как то же самое случилось с моей просто профессией. Я же когда вот отработал год в школе, я уже тогда постепенно понимал, что как-то что-то надо мне делать с этой работой школьной, которая мне не нравится. Я поехал в Печоры тоже, к отцу Иоанну, с тем чтобы взять благословение работу поменять. И я вот к нему подхожу после братского молебна у мощей преподобномученика Корнилия, и он так проходит, много людей, и я так пытаюсь… И он издалека говорит: работай, работай, работай…
 
Константин Мацан:
— Ничего себе.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— И пошел. Вы понимаете, ведь ничего особенного не сказал, просто сказал: работай, да? Ничего не объясняя, ничего… Но у меня после этих слов, просто меня наполнило такой легкостью всего, у меня прояснились мозги. Я приехал потом в Москву, и я поработал еще в школе около семи лет, совершенно замечательно, хорошо, мне все нравилось. Мне было тяжеловато, но я принял это все, и я состоялся как педагог, можно сказать.
 
Константин Мацан:
— Потрясающе. А вот мне очень интересно вас спросить подробнее про этот эпизод, когда вот вы вышли после проповеди отец Иоанна и поняли, как вы сказали, что вы хотите служить Церкви. А со стороны, когда мы смотрим на человека, мы можем предполагать в нем разные мотивации. Ну вот была работа, работа наскучила, я верующий — буду священником. Это очень банальный такой взгляд со стороны, не на вас, а в принципе. Но когда человек говорит: я хочу служить Церкви, — наверное, он на какой-то себе вопрос отвечает внутренний, наверное, он в себе чувствует какую-то потребность чего-то…
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Наверное, конечно.
 
Константин Мацан:
— И на это становится ответом.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну я хочу сказать, это не случилось, просто я вот жил, жил, жил, а потом вдруг — бах! — и мне в голову пришла такая светлая мысль: вот священником тебе быть. Просто за это время, пока я работал учителем в школе и ходил в храм, образовалась некая вот община моих друзей. У нас появился наш духовник, который с нами в тот еще, советский период много занимался. И мы встречались после воскресной службы по домам. У нас уже тогда была своя маленькая подпольная воскресная школа, в которой я преподавал. У нас был свой маленький детский христианский театр. Мы в летние месяцы выезжали с детьми на дачу, у нас был свой маленький лагерь. Это все 80-е годы — в любой момент нас всех могли тогда просто сразу упечь за религиозную пропаганду, потому что мы занимались этим подпольно, но все это было. И я, еще работая в школе, все время думал о том, как бы мне с моими детьми (я был классный руководитель) тоже немножечко говорить о Боге. Каким-то образом с ними вот делиться своей верой, хотя это было очень сложно и непонятно. Но тогда открылась удивительная возможность. Тогда стали реставрировать заброшенные храмы в Москве. Тогда появилась такая группа добровольцев, сейчас так называют волонтерами, которые по воскресеньям собирались и в свое свободное время приходили в разрушенные храмы Москвы и Подмосковья, выносили оттуда мусор, укрепляли фундаменты — вот делали то, что делал тогда ВООПИиК, вот это движение, в течение многих лет. И тогда я понял, что надо делать. Каждое воскресенье, я еще тогда, одновременно с этим, стал алтарником в одном из московских храмов, что мне тоже очень было важно тогда — я очень полюбил богослужение, ну для меня это было просто счастье быть в алтаре и присутствовать на литургии. Для меня вдруг стало понятно богослужение, мне стала понятна Божественная литургия. Я совершенно этим был по-настоящему наполнен, моя жизнь вдруг стала совсем другой, благодаря вот этой милости Божией, вот встрече с ним. И тогда вот я шел на раннюю в храм, там в девять часов я уже освобождался, мы с детьми встречались на станции какой-то, электрички или метро, и на целый день вместе с ними уходили работать в этих московских разрушенных храмах. Где была потом экскурсия, где потом и историки, и архитекторы рассказывали историю этого храма, историю его святынь — они все делали вместо меня. Ну а для детей это была тоже такая большая радость — потрудиться, потом вместе выпить чаю, съесть бутерброды. Усталые, но довольные мы всегда возвращались домой. А самое радостное, что сейчас все эти храмы открыты, в этих храмах сейчас совершается Божественная литургия, в этих храмах молятся за нас за всех до сих пор, потому что мы потрудились в них. И это было постепенным таким путем моего такого какого-то созревания что ли, вот созревания этой мысли. Мне хотелось идти дальше.
 
Константин Мацан:
— Протоиерей Алексий Уминский, настоятель храма Святой Троицы в Хохлах, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». В студии моя коллега Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к вам буквально через минуту.
 
Кира Лаврентьева:
— Протоиерей Алексий Уминский, настоятель храма Живоначальной Троицы в Хохлах, сегодня в гостях у «Светлого вечера». В студии мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Отец Алексий, вот, знаете, я слушаю вас внимательно очень и стараюсь как-то все внутренне проживать. Каждый человек, который приходит в храм, приходит к Богу, открывает для себя Христа, все это ему созвучно. И хочется очень спросить: вы сказали, что в алтаре, когда вы, само нахождение в алтаре наполняло вас таким, ну непередаваемым каким-то счастьем, и вы остро ощущали милость Божию…
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Я и сейчас ее ощущаю.
 
Кира Лаврентьева:
— Вот, и в этом мой вопрос. То есть очень многие называют это, может быть, каким-то вот таким вот периодом, может быть, неофитским, может быть, каким-то вот таким, когда Господь тебя на ручках несет, а потом уже сам иди. Вот был ли у вас этот переход от вот этой какой-то легкости и острого такого ощущения счастья к нашим, земным уже каким-то вот этим путям и переживаниям?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну конечно, юность предполагает такое острое восприятие мира, яркость красок, мелодий, чувств половодье. И конечно, со временем, с опытом все немножечко не то чтобы притупляется, но просто, мне кажется, становится более реальным, более естественным. И когда человек впервые оказывается в парфюмерном магазине, он умирает от количества разных сладостных ароматов. А когда он работает в нем, наверное, это совсем по-другому им воспринимается, это вот обилие благовоний, которое его окружает. Я думаю, что в принципе это в жизни всегда, с каждым человеком происходит. Но одновременно с этим происходит еще и понимание своей ответственности. Не сразу, далеко не сразу. А понимание своей беспомощности — очень не сразу.
 
Константин Мацан:
— Беспомощности?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Конечно.
 
Константин Мацан:
— В каком смысле?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну в самом настоящем, в прямом смысле. Понимание себя самого на том месте, на котором ты находишься. И твое ощущение радости и счастья, оно уже слагается из твоего понимания самого себя. Что несмотря на то, что ты там такой-сякой, пятое-десятое и пофигист плюс ко всему, все равно у тебя такое вот удивительное служение, ты окружен, ну ты в таком мире находишься удивительном, что не понимать и не чувствовать это невозможно. Но это происходит опять-таки еще потому, что ты начинаешь понимать самого себя. Потому что первые годы служения священника это очень большое искушение для верующих людей.
 
Константин Мацан:
— Для священников? Или для паствы?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Нет. Для верующих людей молодой священник, вот только что рукоположенный, это огромная тяжесть, огромное искушение для прихода, для любого прихода. Если он тем более настоятель, и он главный, и он всем рулит, и он за все отвечает, и он должен знать ответы на все вопросы, и к нему по каждому поводу обращаются, и он должен показывать, что такое хорошо, что такое плохо, что правильно, что неправильно — это беда. Я помню, вот сейчас я вспоминаю себя в первый год своего служения — у меня волосы дыбом встают просто от того, что я творил, что я говорил, как я себя вел безобразно, что я из себя строил, как я себя самоосознавал, понимаете. Ужас какой-то. Это святые люди вот…
 
Константин Мацан:
— Ваши прихожане?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Мои каширские прихожане, которые терпели меня, любили меня, кормили меня, как-то, так сказать, так по-матерински ко мне и по-отечески относились там. Вот понимаете, это прямо ого-го!
 
Кира Лаврентьева:
— Но вместе с тем ваша жизнь в Кашире была крайне сложна именно в житейском плане.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну наверное, да, тогда это не понималось.
 
Кира Лаврентьева:
— В городе, где творились беспорядки, какие-то все время драки…
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну естественно.
 
Кира Лаврентьева:
— И вот это все, то есть среди вот этого всего мира вы все равно как-то нашли путь выживания для себя.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Это не я нашел путь выживания. Это потому, что вот ты понимаешь, насколько тебя Господь хранит всегда. Насколько Господь тебя уберегает. Насколько Господь тебя вовремя может остановить, когда ты, вот если бы не благодать Божия, немоществующая укрепляющая и врачующая, то я бы — ужас просто, что бы было. Понимаете, это неопытность человеческая и неопытность духовная, неопытность вообще в понимании мира, в понимании себя священнику, облеченному такой властью, таким авторитетом для людей, которые только-только стали в Церковь 90-е годы приходить, которые только-только Церкви поверили, из небытия люди пришли в Церковь. Для них даже вот молодой священник это уже почти небожитель, вы понимаете. И все, что он говорит, становится важным-преважным. А он говорит полную ерунду.
 
Кира Лаврентьева:
— А что, по-вашему, нужно делать, чтобы молодому священнику не говорить вот эту полную ерунду?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Нет, молодого священника надо ставить под крыло очень опытного священника.
 
Кира Лаврентьева:
— В рамки.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Конечно. Молодой священник должен быть все время в присутствии человека доброго, опытного, понимающего и смиренного, просто на которого можно смотреть…
 
Кира Лаврентьева:
— Старшего наставника.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Которому можно подражать.
 
Кира Лаврентьева:
— А у вас такого не было в то время?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну где же в Кашире… Нет, у меня был мой духовный отец…
 
Кира Лаврентьева:
— Да, я понимаю.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Который очень много для меня сделал, и меня многому научил, и вразумил. Но он не мог быть все время со мной, за ручку меня водить в это время.
 
Константин Мацан:
— Помните, у Сергея Фуделя такая мысль есть, что основные грехи в человеке начинаются после сорока. Это такая парадоксальная, казалось бы, удивляешься, почему? Наоборот нужно как-то уже ты к этому моменту осознал многое, многое прочитал, многое как-то путь в Церкви прошел. Он говорит: нет, гордыня появляется, что я уже все знаю, я уже все понял, и пропадает какое-то горение в вере, такое вот, которое называют первохристианским. Вот если мне позволено так сформулировать вопрос, вот ваше служение в Клину, потом в Кашире как молодого священника, и ваше служение сейчас, на крупнейшем московском приходе…
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ой, совсем не крупнейшем, у меня маленький приход.
 
Константин Мацан:
— Ну хорошо. На известнейшем московском приходе.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Тоже нет, это неважно.
 
Константин Мацан:
— Ну оставим на моей совести. А где священнику проще гореть верой: вот там, в неустроенном, или здесь, в Москве? Если так в принципе стоит ставить вопрос. Или я так фантазирую, и такой проблемы нет?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— А мне кажется, что это, да, не зависит ни от места, ни от времени, ни от чего. Мне кажется, тут очень важно понимать самого себя. Вот мне тоже, вот я не согласен с Сергеем Иосифовичем Фуделем, что в сорок лет как-то вот это все происходит. Нет, не у всех и не всегда. Я наоборот очень благодарен своему возрасту, он меня многому научил. Все такие неприятные вещи, которые я ношу в своем характере, я, к сожалению, их ношу от юности моея. Многие вещи, которые стали мне доступны, пониманию, стали доступны благодаря просто тем годам, которые я прожил, и тем людям, которые меня окружали. Которые постоянно давали мне возможность понять, как надо правильно себя вести, увидеть себя с правильной стороны, смириться или увидев в другом человеке правильный образ служения, правильный образ отношения к Богу. И я не думаю, что горение священника связано или не горение священника связано с возрастом. Оно связано с иллюзией, может быть, вы понимаете. Иногда горение, первоначальное горение человека, оно продиктовано просто его иллюзией о самом себе и о Церкви, в которую он пришел, о том обществе людей, с которыми он связал себя и незнанием реальности. И из-за этого происходит разочарование. Происходит не разочарование в самой вере или в Церкви, во Христе, а происходит такая горькая разлука со своими иллюзиями. И человеку очень важно понять, что было иллюзией, и от этих иллюзий надо очень быстро уметь отказаться. Потому что это всегда ложь, это всегда смущение, это всегда вот такая, как бы сказать, засада, в которую можно попасть и остаться ни с чем.
 
Константин Мацан:
— Вот вы упомянули не только отношение к себе, а еще отношение к Церкви. И я тоже как раз хочу у вас об этом спросить. Вот в разговоре с одним священником я такую мысль услышал от него, просто его как бы частное переживание, что когда я был молодым пастырем, мне Церковь казалась чем-то ну вот внешним по отношению ко мне, к чему я должен как-то пристроиться, войти, свое место найти. А сейчас я чувствую Церковь как этот вот глас хлада тонка, который возникает между мной и человеком, и вот это вот неуловимое присутствие здесь есть Церковь. Я не конкретно к этому примеру, а к тому, что человек как пастырь прошел какой-то путь в своем отношении, в том числе и к Церкви. Вот у вас была какая-то или, может быть, сейчас происходит какая-то ваша внутренняя перемена в вашем осмыслении, что такое Церковь для вас?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Это происходит всегда и не может не происходить. Это очень важно, чтобы это осмысление, переосмысление себя в Церкви происходило вообще с каждым христианином, с каждым человеком. Понимание своего места в Церкви, своего отношения к ней, жизни в ней, с ней и ею. И это не может быть каким-то одновременно сразу устоявшимся понятием, пониманием, потому что Церковь, она жива, и она непостижима, и она очень многообразна, многолика. И при этом она проста очень в том, что является ее сущностью, в том, чем она себя являет в этом мире. Но это не всем заметно. Вот эта простота Церкви в ее исповедании Самого Христа. В том, что Церковь и Христос, они сопоставимы между собой. Это Тело Христово. И что тебе от Церкви нужно не чего-то там внешнего и важного, и великого или каких-то там, я не знаю, устроений церковных, канонов церковных, или традиций церковных, или там богослужебных каких-то чинов, или такого-то языка богослужебного и такого-то богослужебного языка. Что Церковь тебя интересует не потому, что там есть старости или новости, или такое количество постов или другое количество постов. А только потому, что ты тут со Христом по-настоящему можешь соединиться. Что именно это тебя в Церкви держит, хранит и, несмотря ни на какие болезни и сложности всякой церковной жизни, ты понимаешь, что это и есть сама Церковь. Твоя жизнь во Христе, она вот здесь. Это то, что питает тебя, то что соединяет тебя, то что тебя преображает, то что делает тебя со Христом единым, несмотря на то, каков ты на самом деле есть. Что это для Христа, в общем, ничего не значит, какой ты. Для Христа значит, что ты есть. И это вот, собственно говоря, и есть жизнь в Церкви. Все остальное не имеет никакого значения, по большому счету. И человек это не сразу понимает. Потому что для человека очень важны внешние атрибуты церковной жизни, он себя по ним идентифицирует, он себя по ним определяет.
 
Константин Мацан:
— А вы к этому тоже не сразу пришли?
 
Кира Лаврентьева:
— Конечно же, нет. Но что-то был уже сразу, вы понимаете, что-то такое, что было заложено мне моим духовником в этом понимании. То что было сразу воспринято мной как радость Евхаристии, еще в юном, в молодом возрасте. Оно вот из этого всего потом проросло. Из этого все потом проросло и прорастает. Поэтому для меня Церковь и это. Потому что по сути для меня важно — Сам Христос, Который эту Церковь в нас, в камнях живых, создал, созидает, и ее не врата адовы не победят. Вот что для меня важно. Я это знаю, в эту Церковь я верю.
 
Константин Мацан:
— Потрясающе. Спасибо большое.
 
Кира Лаврентьева:
— Отец Алексий, в книге «О чем говорит Христос», которая очень полюбилась мне и пришлась на благодатную почву несколько лет назад, когда она была издана…
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Вы имеете в виду, комментарии на Евангелие от Марка?
 
Кира Лаврентьева:
— Да-да, комментарии на Евангелие от Марка. Там вы говорите о совершенно неприемлемости для духовной жизни механического прочтения Евангелия. Или допустим, вот как у нас приятно, да, дополнение к молитвенному правилу — одна глава из Евангелия. Вполне благочестивый обычай, то есть ты так вырабатываешь у себя хорошую привычку. И также вы говорите там о том, что все евангельские события, они должны восприниматься живо, и мы должны их так или иначе примерять на себя. И очень хочется спросить у вас, воспринимаете ли вы Евангелие сейчас, как бы ну получается ли у вас из года в год воспринимать Евангелие заново, воспринимать его живо, и вот эти евангельские события примерять и применять для своей души?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну когда-то получается. А когда-то вдруг и сердце, и ум, и душу охватывает такое отупение и какое-то нечувствие — такое бывает с каждым человеком. Я думаю, что я очень бы хотел по-настоящему это сделать. Я бы очень хотел, чтобы Евангелие все-таки стало моей жизнью по-настоящему, чего, конечно, нет. И мне, с одной стороны, как бы сердце мое загорается в этот момент желанием вот жить по Евангелию и увидеть себя в Евангелии, и видеть себя в нем. А реально, конечно, у меня не получается ничего.
 
Кира Лаврентьева:
— Батюшка, и это говорите вы, священник, который много лет в храме, а как быть нам?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну я не буду, вы задали мне прямой вопрос на те слова, которые я написал, и я не рисуюсь нисколько сейчас, просто говорю то, что есть.
 
Кира Лаврентьева:
— И это очень важно. И хочется понять, как нам тогда, мирянам, воспринимать Евангелие, чтобы…
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Вот это я вам не могу сказать, как.
 
Кира Лаврентьева:
— Рецептов нет.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Не знаю. Это, знаете, я все время давал рецепты в первый год своего служения. Когда я был священником молодым, мне казалось, что я знаю ответ на все вопросы. И все знаю, как правильно поступить и что делать в таком-то случае, и как это как применить к себе это, и это, и это — вот все знал, понимаете. А сейчас я ничего не знаю.
 
Константин Мацан:
— Протоиерей Алексий Уминский, настоятель храма Живоночальной Троицы в Хохлах, сегодня с нами в программе «Светлого вечера». Еще одну цитату хочу напомнить из вашего интервью: «Я исповедую уже 25 лет, за это время люди на исповеди изменились, стали с горечью говорить, что не умеют любить, переживают, что чувствуют себя как сухая земля. И проблемы у них становится серьезные, глубокие. А до этого все было просто: пост нарушил, молитвы не прочел, сардельку съел в пятницу». Вот вы написали на самом деле достаточно позитивную какую-то такую вот эволюцию церковного сознания. Я поэтому хочу к этой фразе прицепиться, вот к этому неумению или умению любить. Священник служит литургию, священник предстоит перед престолом, перед величайшей любовью, перед Богом, Который есть любовь, и преподносит таинства нам, мирянам. А бывает ли такое, что священник сам в себе испытывает недостаток любви?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Очень часто. Очень часто, я думаю, что и священник испытывает в себе недостаток любви не менее, чем любой другой человек. И священник в этом смысле не обладает какими-то особыми полномочиями или какой-то особой Божественной силой и благодатью, которая бы умножала в нем любовь там, или доброту, или какую-то иную добродетель. Все эти вещи, они достигаются всеми нами, христианами, совершенно с одинаковыми трудом, и мы одинаково удобопреклонны на падение, на грех. Одинаково совершенно. Священство в этом смысле не дает человеку каких-то особых духовных преференций. И могу признаться, что были такие случаи, когда я стою у престола и надо служить литургию, а во мне все говорит: ты не можешь, тебе надо уйти, ты должен разоблачиться сейчас и уйти, ты не имеешь права служить литургию. Вы понимаете?
 
Константин Мацан:
— И что в этой ситуации делать?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— А я не знаю, что делать, понимаете. Потому что если бы там, скажем, я не был один, предположим, было бы там действительно еще два человека, я бы действительно сказал: слушай, послужи сегодня, я пойду там, просто постою, помолюсь, ну не могу, не могу. А так как я один, и народ Божий стоит, вот, и я вот в таком состоянии, совершенно отчужденном от Бога, могу только просить Его о милости и снисхождении к себе самому. Потому что невозможно, хочется, просто такое ощущение, что тебя выталкивает из алтаря, выталкивает, и хочется убежать от страха, от того, что ты сейчас стоишь пред престолом, а в тебе такое творится внутри тебя, происходит, что ты ничего не можешь сделать. Это очень тяжелое чувство. Я не знаю, вот бывали со мной такие эпизоды, когда я вот понимал, что я сейчас вот буду служить, меня должно сжечь огнем просто.
 
Константин Мацан:
— Потрясающе. Ну спасибо вам огромное за искренность.
 
Кира Лаврентьева:
— Да.
 
Константин Мацан:
— И даже в продолжение это темы, если позволите. Я вспоминаю, у митрополита Антония Сурожского такая встречается мысль, что если пастырю вот сейчас нужно выходить проповедовать, а его сегодняшнее Евангелие не ударило в сердце, как говорит владыка Антоний, то вместо того, чтобы выходить и говорить правильную, может быть, подготовленную, но такую холодную проповедь, ему лучше выйти, пастырю, и сказать прихожанам: знаете, сегодня меня Евангелие не тронуло — какой ужас, простите меня. И это будет лучшей проповедью. Вот вы бы с таким взглядом на вещи согласились бы?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну бы не стал прихожанам говорить вот такие слова, это я бы просто не вышел на проповедь в этот момент. Как это и бывает иногда, когда ты чувствуешь, что сказать тебе особо нечего. А говорить просто заученные фразы, которые и так люди без тебя знают, что надо поступать хорошо и не поступать плохо, — вот делать это не дело проповеди.
 
Константин Мацан:
— Мы говорим сегодня о вашем пути к вере и в вере. И уже вы нам очень интересно рассказали про ваше решение стать священником и служить у алтаря. А вы помните свою первую литургию, какая она была, как священника? Или, может быть, первую значимую литургию?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Да. Первая литургия, которая была, это была литургия моей хиротонии, собственно говоря, в которой меня рукоположил митрополит Ювеналий, 9 сентября 1990 года. И я помню эту литургию очень отчетливо и хорошо, конечно. И особенно этот день, особенный для меня еще и потому, что когда мы вернулись после, ну владыка Ювеналий пригласил на обед после литургии, и во время этого обеда стало известно, что только что был убит отец Александр Мень.
 
Константин Мацан:
— Да. Все сошлось в одном дне. Вот я прочитал вашу цитату о том, как изменились прихожане в плане исповеди, в плане того, с какой болью они в церковь приходят, и как себя осознают.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну дело в том, что люди стали в большей степени, как я вижу, люди стали осознавать себя христианами. Для многих людей, которые осознавали себя православными, они стали вот при этом еще становиться христианами. И это очень хорошо. Потому что в нашей церковной жизни очень много внешних атрибутов, которые могут создать иллюзию о том, что ты все хорошо делаешь и ты уже от этого христианин. А потом вдруг оказывается, что человек может действительно все делать, все исполнять и даже добрые дела какие-то делать и все что угодно, прекрасно, но при этом никого не любить. Вот и все. И никогда об этом не задумывается. Потому что ну зачем, когда все правильно? И все правила прочтены, и все посты соблюдены, и вся десятина отдана, и все богослужения ты посетил, и даже ты сотворил милостыню для ближнего своего какого-то определенного, сделал какое-то доброе дело, Все вроде хорошо, понимаете. Но при этом абсолютно не любить никого.
 
Кира Лаврентьева:
— Отец Алексий, а вот насколько вам тяжело или легко давались исповеди в первые годы своего служения?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Очень тяжело.
 
Кира Лаврентьева:
— И как это менялось в течение жизни и менялось ли?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Менялось, но это связано опять-таки с неким опытом. Потому что священник должен уметь тоже опять-таки различать определенных людей, которые к нему подходят, понимать, кто перед ним стоит. Ведь первое время еще эти исповеди были тяжелы для меня и сложны, потому что я, например, не различал психически больных людей. Я не различал людей, которые приходят не с исповедью, а с тем, чтобы тобой манипулировать. Я не различал очень многих людей, которые сами находятся в состоянии депрессии и не могут открыться. Я очень многого не понимал о людях просто.
 
Кира Лаврентьева:
— А вот с этими проблемами куда, к психологу? К врачу?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— А куда же? Если у тебя болят зубы — то к дантисту. Если у тебя с головой не все в порядке — то к психиатру.
 
Константин Мацан:
— Один священник тоже в частном разговоре сказал, что вот я, когда стал священником, мое мнение о людях после исповеди особенно сильно улучшилось. То есть я думал, лично вот я, когда с ним разговаривал, что он скажет наоборот, что сколько грехов у людей. Он говорит, нет, какие прекрасные люди, оказывается, вообще вокруг нас живут — и это опыт исповеди священника А вот ваше мнение о людях вокруг вас, оно стало хуже или лучше, после того как вы стали исповедовать?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну скажем так, что я на самом деле, когда стал исповедовать первые годы, я узнал о таких вещах ужасных и о таких вещах, о таком горе человеческом, о таких трагедиях, которые мне даже вот я не мог себе представить, в каком отчаянии, в каком горе, в каких бедах могут находиться люди, какую боль они могут испытывать, какое количество травм они могли испытать. Я узнал с ужасом, какой злой и жесткий мир, какой ужасный, отвратительный мир, что мир лежит по-настоящему во зле. Я узнал тогда, в первые годы своего священства. Я не мог себе этого представить даже, в каком ужасе может жить человек
 
Константин Мацан:
— А как не отчаиваться в этой ситуации человеку и священнику?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— И вот здесь оказывается, что священник может протянуть просто руку, вы понимаете. Первое время — вот почему я вспоминаю о себе молодом священнике с такой горечью, потому что на эти вещи, на это горе, на эту беду я отвечал формально. Что вот это надо молиться, а вот это надо каяться, а вот здесь надо…
 
Кира Лаврентьева:
— Смиряться.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Смиряться. А вот здесь надо там епитимью понести, а здесь еще, понимаете. А надо было просто слушать. Надо было просто пожалеть. Надо было просто вот взять человека за руку. Надо было просто прижать его к себе. И ничего не говорить, вы понимаете. А я делал все ровно наоборот. Вот что, беда-то в чем.
 
Кира Лаврентьева:
— Отец Алексий, а где вы брали ну ресурсы что ли для восстановления вот при соприкосновении с огромным количеством человеческой боли?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну нигде не брал, я не знаю.
 
Кира Лаврентьева:
— Это же сломаться можно.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Не знаю, но это ведь каждый священник. Это же не то, что я, понимаете, беру какие-то ресурсы, какой-то я особенный священник, который знает о том, что не знаю другие.
 
Кира Лаврентьева:
— Ну все по-разному.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Но поверьте мне, то, что я вам сейчас говорю, знает любой священник. Знает каждый священник. Можно закрыть уши, можно закрыть сердце, можно от количества вот этого просто постараться…
 
Кира Лаврентьева:
— Отодвинуться.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Абстрагироваться и делать вид, что тебя это не касается или вот давать вот эти вот общие ответы на общие вопросы. Так бывает. Так бывает, но…
 
Константин Мацан:
— В продолжение этой темы мы говорим нередко о такой вещи как выгорание. Выгорание волонтера, выгорание в том числе священника. Вам знакомо это?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Мне — нет.
 
Константин Мацан:
— То есть вот все эти даже ужасы, с которыми вы столкнулись…
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Усталость, сильная усталость, усталость до изнеможения мне знакома. А выгорание незнакомо.
 
Константин Мацан:
— А как вы проводите разницу вот принципиальную между усталостью и выгоранием?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Ну потому что я отдохнул, и мне снова хочется жить дальше.
 
Константин Мацан:
— То есть выгорание это какое-то более глубокое, более такое фундаментальное состояние.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— А мне кажется, да, конечно. Мне кажется это такое уже депрессивное состояние, которое ну психотерапевты могут, наверное, здесь помочь. Потому что это, мне кажется, болезненное явление — выгорание, это не нормальное явление. Выгорание это не нормальное явление.
 
Константин Мацан:
— Вот я поэтому и спрашиваю, потому что я понимаю, что человек может искренне выгореть и как бы считать себя человеком в состоянии выгорания. Я каждый раз ну как-то для себя задаю вопрос: а вот ну если ты рядом со Христом себя, хотя бы пытаешься быть рядом со Христом, там возможно выгорание, если рядом с тобой Бог?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Вы понимаете, все возможно. Просто, как вам сказать, ну для того, чтобы знать, что рядом с тобой Бог, надо все-таки как-то с Ним познакомиться поближе. Надо это знать, надо это понимать. Это недостаточно просто себе сказать, что рядом с тобой Бог, понимаете. Я еще раз хочу повторить, что мне кажется, что вот эти, не мне судить, конечно, об этом, вот, может быть, тот, кто пережил опыт выгорания, скажет об этом лучше, но мне кажется, что выгорание это следствие все-таки такой иллюзии вот…
 
Константин Мацан:
— О которой вы сегодня нам сказали.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Иллюзии о себе самом и о мире, который ты вокруг себя создаешь.
 
Кира Лаврентьева:
— Отец Алексий, в ходе нашего разговора вы не раз повторяли, что не хотите давать ни рецептов, ни советов, ни каких-то универсальных инструкций. Но вот очень хочется задавать вам этот вопрос. Вы сейчас, буквально несколько секунд назад сказали, что как понять, что рядом с тобой Бог, если у тебя нет как бы с Ним личных отношений, — ну я сейчас уже перефразирую на свой лад. Отец Алексий, но ведь очень много людей ходят в храм годами и не могут личностно встретить Христа.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— А хотят?
 
Кира Лаврентьева:
— А как встретить Его?
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— А хотят?
 
Кира Лаврентьева:
— Хотят.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Уверены?
 
Кира Лаврентьева:
— Ну мне кажется, что да. Я знаю людей, которые говорят: ну вот я хочу, но я не могу найти вот эту связь.
 
Кира Лаврентьева:
— Хотят встретить — ну пусть попросят. Пусть обратятся к Нему лично. Просто обратятся напрямую к Нему и все про себя расскажут. И все.
 
Кира Лаврентьева:
— То есть прямой диалог с Богом, он необходим.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— А как по-другому? Ну если я с кем-то хочу познакомиться, я с ним знакомлюсь, понимаете.
 
Константин Мацан:
— Спасибо огромное, отец Алексий, за эту беседу. И отдельно спасибо за искренность, с которой вы нам рассказали.
 
Кира Лаврентьева:
— Да, просто потрясающе.
 
Протоиерей Алексий Уминский:
— Я не знал, что это является какой-то особой заслугой человека, когда он говорит правду и что-то говорит то, что он считает важным и нужным для себя.
 
Константин Мацан:
— Протоиерей Алексий Уминский, настоятель храма Живоначальной Троицы в Хохлах, сегодня был с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания.
 
Кира Лаврентьева:
— Всего хорошего.
 
Константин Мацан:
— До свидания.